Успех - Страница 283

К оглавлению

283

Кленк слушал внимательно, с той же тихой, веселой усмешкой.

— О чем же вы напишете в вашей книге? — спросил он.

— О Касперле и классовой борьбе, — ответил Тюверлен. — Можно сказать и иначе: об извечном повторении одного и того же. Все молотят Касперля по голове, но в конце концов он все равно вскакивает на ноги. Беда его в том, что он видит не дальше собственного носа. Однажды я написал на эту тему театральное обозрение. Тогда у меня ничего не получилось, потому что мне пришлось пригласить в помощь сотню партнеров. А теперь я напишу книгу в одиночку.

— И надеетесь, что, написав ее, заставите пересмотреть дело Крюгера? — спросил Кленк, давясь от смеха.

Тюверлен доел редьку. Живыми, лукавыми глазами оглядел сидящего напротив гиганта.

— Да, — сказал он.

20
Воспоминания Отто Кленка

После разговора с Тюверленом Кленка одолело желание тоже написать о деле Крюгера, только на свой манер. В его воспоминаниях Мартину Крюгеру придется стать лицом к лицу не с каким-то там вымышленным, отвлеченным Касперлем, а с вполне реальным Флаухером и не менее реальным Кленком.

Теперь Кленк писал, забыв и думать о первоначальном своем намерении держать в страхе противников, он все сильнее интересовался судьбой людей, с которыми его столкнула жизнь, дальнейшей участью тех, с кем скрестилась его дорога. Его занимала дальнейшая участь часовщика Трибшенера, кочегара Горнауера, музыканта Водички. Доктор Гейер, так бессмысленно избитый «истинными германцами» на похоронах Эриха Борнхаака, скитался где-то за границей. Очень жаль. Живи он по-прежнему в Берлине, Кленк не поленился бы специально съездить к нему.

Через неделю после визита Тюверлена в Берхтольдсцеле появился доктор Маттеи. После смерти Пфистерера он превратился в тень прежнего Маттеи. Если рядом не было человека, с которым можно было бы затеять перепалку, он места себе не находил. Поэтому и навещал Кленка. Задора в том хоть отбавляй, гнусности тоже, так что Маттеи надеялся и сейчас изрядно побраниться. Но, как ни прискорбно, Кленк не пожелал браниться. Маттеи кусал его и так и этак, доходил до самых грубых выходок, но Кленк был кроток, как голубица.

Экономка Вероника убрала со стола. И вот сидят эти двое за кружкой пива, оба в грубошерстных куртках, оба дымят тирольскими трубочками. Всякий раз, отправляясь в Берхтольдсцель, Маттеи надеется отвести душу в словесной схватке. Но Кленк невозмутим и отвечает так односложно, что гостю становится не по себе. Вот и сегодня Кленк пресен, как мистерии в Оберфернбахе.

Маттеи ищет тему попикантней. Эти русские набальзамировали тело своего Ленина. Ребяческая затея, верно? Он говорит еще что-то, но уже скучным голосом: надежда раззадорить Кленка улетучилась. И вдруг Кленк встает, выпрямляется во весь свой гигантский рост, начинает расхаживать взад и вперед по скрипучему полу. Дьявол его разрази, он все-таки соблаговолил открыть пасть.

— Набальзамировали? — хохочет Кленк. — Поверьте, друг любезный, есть более совершенный способ сохранить человека для потомства. — И он многозначительно хлопает ладонью по письменному столу с множеством глубоких ящиков.

Маттеи весь напрягается. Ага, воспоминания. Он дрожит от желания узнать, что там написано, но держит себя в руках — боится спугнуть Кленка, когда тот наконец заговорил. Маттеи начинает протирать пенсне, молчит, опустив бульдожье, обрюзгшее, исполосованное шрамами яростное лицо, ждет.

Кленку не терпится показать кому-нибудь свое творение. Он уже исписал около трехсот листов большого формата. Так неужели им валяться в ящике, ведомым одному только автору? Если бы Тюверлен приехал сегодня, Кленк не устоял бы против искушения. «Какого черта, — думает он со злостью, — этот Маттеи держит рот на замке, почему не просит прочитать ему хоть кусочек?»

А Маттеи, в свою очередь, жаждет послушать. Но боится, что стоит ему заикнуться об этом, и Кленк пошлет его подальше. Поэтому он смирно сидит на деревянной скамье и ждет, а Кленк стоит у письменного стола и тоже ждет. Наконец, видя, что Маттеи словно проглотил язык, Кленк неистовым рывком выдвигает ящик, хватает рукопись и начинает ее листать. Проходит минута, другая. Маттеи хранит молчание. Тогда, без всякого предисловия, Кленк начинает читать прямо с середины.

Воспоминания Отто Кленка состояли из ряда портретов. Обвинить бывшего министра юстиции в прекраснодушии было трудно, для эпитафий его характеристики не годились. Жизнь сталкивала его с множеством непохожих друг на друга людей, и все они, но его мнению, были скотами и негодяями. Но как энтомолог, посвятивший сотни страниц клопам, проникается любовью к предмету своего исследования, так Кленк, описывая людей, все больше приходил в какой-то веселый раж. Он был образованный юрист и, при желании, умел находить логическую связь между самыми сложными явлениями. Но сейчас он махнул рукой и на связь явлений, и на обоснованность суждений, описывал людей с пылкой непоследовательностью, наслаждаясь и негодуя. И как в баварской деревне мальчишка-сорванец, победив в драке, вдруг хватает ком навоза и запускает в убегающего неприятеля, так Кленк, уже охарактеризовав человека, строчил на полях еще парочку ядовитых замечаний и анекдотов. Он совсем распоясался, отплясывал дикий танец над трупами поверженных врагов, предавался буйному баварскому неистовству. Ликующий и яростный, не скупясь, наносил удары, топтал павших. Маттеи сидел не двигаясь, курил, настороженный, точно в засаде, глубоко заинтересованный. Он и сам когда-то мечтал о подобном сочинении как о высшем творческом идеале, но ему — увы! — выпала на долю роль литературного знаменосца, ему нельзя было позволять себе такое.

283