Успех - Страница 287

К оглавлению

287

В конце октября он получил из Нижнего Новгорода письмо от Каспара Прекля. То было его первое письмо Тюверлену. В нем он мало рассказывал о себе. Зато подробно описывал, как ему удалось разыскать картину «Иосиф и его братья». Она висела в музее маленького городка на границе европейской и азиатской России. Называлась теперь «Справедливость» — ее первое название было зачеркнуто. Когда Каспар Прекль увидел картину, перед ней стояли школьники, четырнадцатилетние мальчики и девочки, целый класс. Выслушав историю Иосифа, — до сих пор это библейское предание было им неизвестно, — они стали серьезно обсуждать, достаточно ли проникся художник духом коллективизма и очень ли он заражен индивидуалистическими воззрениями буржуазного мира.

Работая над новой книгой, Тюверлен особенно остро чувствовал, как ему не хватает перепалок с неукротимым Преклем. И радовался, что именно на этой стадии работы тот так насмешливо и отстраненно написал ему о художнике Ландхольцере и картине «Справедливость». Воодушевившись, Тюверлен бегал взад и вперед по комнате перед Анни Лехнер. Достал третий том «Капитала» Карла Маркса — миллионы людей считали этот том книгой из книг. За отсутствием Каспара Прекля накинулся на Анни. Победоносно, словно нанес Преклю сокрушительный удар, прокричал ей слова Маркса о том, что надо изобразить «окаменелые порядки» немецкого общества и заставить их пуститься в пляс, «напевая им их собственные мелодии», что «надо заставить народ ужаснуться себя самого, чтобы вдохнуть в него отвагу». Под конец, в качестве якобы неопровержимого довода против письма Прекля, отыскал открытку, написанную им самому себе во время очередного спора все с тем же Преклем: «Дорогой Жак Тюверлен, никогда не забывайте, что вы существуете на свете только для самовыражения. С искренним уважением ваш преданнейший друг Жак Тюверлен». Честя на все корки теории Каспара Прекля, кнопками прикрепил открытку к стене над самой пишущей машинкой. Затем с неподдельным интересом начал расспрашивать Анни Лехнер о том, что Каспар Прекль пишет ей о своем житье-бытье.

То ли под влиянием письма Каспара Прекля, то ли благодаря духовной близости с Иоганной, «Книга о Баварии» зазвучала по-новому: в ней появилось негодующее осуждение правосудия той эпохи. Тогда на всем земном шаре много говорили о кризисе доверия к правосудию. Понятие «справедливость» потеряло четкие очертания, обветшало. Люди слишком много уже знали о человеческой душе, чтобы понятия добра и зла сохранили прежний смысл, но недостаточно — чтобы обрели новый. Когда-то казнь преступника давала удовлетворение не только зрителям, но подчас и самому преступнику: кара означала торжество правопорядка, с которым весь народ чувствовал неразрывную внутреннюю связь. Теперь правосудие омертвело, превратилось в неодушевленное орудие власти, в средство ее защиты, поэтому любые его мероприятия казались проявлением слабости и произвола. Вероятно, баварское правосудие отличалось особенной недобросовестностью и пристрастностью, но по существу везде было одно и то же. До сих пор Тюверлен относился к такому положению вещей философски, с фаталистическим скепсисом, а теперь скепсис начал обретать активность, превратился в гнев. Несправедливость, чинимая в Баварии, обступала его со всех сторон, он видел ее собственными глазами, болел ею, потому что ею болела Иоганна. Чтобы воссоздать Баварию, он должен был воссоздать неправедность баварского правосудия. На обложке рукописи Анни Лехнер четким почерком написала: «Книга о Баварии». К этой надписи Тюверлен добавил: «Или Ярмарка правосудия».

Тюверлен придумал подзаголовок утром, а вечером впервые заговорил о своей книге с Иоганной. Ее поразили слова — «ярмарка правосудия», и так как она умела думать только образами, то сразу представила себе эту ярмарку, многолюдную и пеструю. Вокруг гигантской, источенной червями груды рухляди бродят люди, боязливо вглядываются, ищут, не найдется ли там хоть чего-нибудь нужного им, над каждой лавчонкой висит вывеска «Правосудие», у прилавков величаво стоят продавцы в черных мантиях.

Иоганна старалась сохранить в памяти этот образ во всей его свежести. Девчонкой она вычитала в приключенческих книжках, что, спасаясь от погони, арабы подгоняли коней неким заветным словом. Когда, подавленная киноаппаратурой, операторскими кранами, сложными конструкциями, ослепительными юпитерами, после десятка неудачных съемок Иоганна приходила в отчаянье, она повторяла слова «ярмарка правосудия» и обретала надежду.

23
Я это видела

Мюнхен плясал. Наступил Новый год, начался карнавал. Крупные пивоваренные заводы задавали маскированные балы, бесчисленные клубы любителей игры в кегли и страховые общества устраивали вечеринки, где плясали обыватели, рабочие, крестьяне; на вечерах у художников и убийц из тайного судилища, на студенческих и офицерских балах плясали сливки общества. Г-н Пфаундлер пустил в ход все ресурсы своего изобретательного мозга, стараясь затмить щедрую веселость былых карнавалов. Каждый вечер он устраивал по два больших представления, в субботу их было пять, и на этот раз роскошное обозрение не было испорчено заумными тюверленовскими идеями.

Мюнхен плясал. Под буйную мелодию франсеза, под веселые и пьяные выкрики Мюнхен на скрещенных руках качал женщин, вскидывал их к потолку. Мюнхен нес в заклад носильное и постельное белье, только бы не остаться в стороне от карнавального изобилия. На рассвете, после бурного ночного веселья, Мюнхен растекался по дешевым кабакам — шоферы, торговки, мужчины во фраках, дамы в маскарадных костюмах, сверкающих мишурой, уборщики улиц, проститутки, все вперемешку, пили пиво и уплетали сосиски. Мюнхен, душа нараспашку, истекая блаженством, горланил любимые гимны: «Пока зеленый Изар» и «Да здравствует наш уют».

287