Успех - Страница 289

289

Речь Иоганны не была приглажена — обычные интонации, обычный баварский говор, трудно было не поддаться искренности ее тона. Многие в зале были, в общем, согласны с теми, чьи увеличенные лица возникали на экране, думали точь-в-точь, как они. Эти люди враждебно слушали неподдельный баварский говор, поджав губы, смотрели на неприкрашенные баварские лица. Один из них не выдержал, вскочил, начал громко возмущаться, крикнул, обращаясь к говорящей тени:

— Ложь! Клевета! Вы бесстыжая клеветница!

Спор живого человека с озвученным изображением на экране мог бы вызвать улыбку, но зрители не хотели, чтобы им мешали, зрители хотели слушать не его, а говорящую тень. Негодующий человек еще несколько раз выкрикнул: «Хватит! Это наглость!» — и еще что-то невразумительное, но его заставили замолчать.

А тень все говорила и говорила. Теперь Иоганна рассказывала, как она получила сообщение о том, что Мартин Крюгер будет амнистирован, а еще через несколько часов — что он умер.

— Мне говорили, — рассказывала она, — что бывали случаи еще более вопиющей несправедливости, что в тюрьмах сидят ни в чем не повинные люди, куда более ценные для общества, чем ныне уже покойный Мартин Крюгер. Но мне это непостижимо, для меня Мартин Крюгер ценнее всего на свете. И не говорите мне, что ему уже ничем нельзя помочь. Я не ему хочу помочь, а себе. Я видела, как совершилась несправедливость. Я это видела, и с тех пор мне опостылели еда, и сон, и моя работа, и страна, где я живу и жила с рождения. Несправедливость, которая совершилась на моих глазах, не умерла вместе с Мартином Крюгером, она всегда здесь, она душит меня, она для меня страшнее всех других несправедливостей на свете. Я должна сказать о ней. Справедливость начинается с нашего собственного дома.

И тут она всплеснула руками, но, смутившись, сразу их опустила — в ее жесте была полная беспомощность, к тому же она по своей привычке закусила верхнюю губу, и это выглядело довольно смешно. Но никто не смеялся, пресыщенные зрители, не отрываясь, смотрели на решительный рот, ожидая, что он еще скажет.

Он больше ничего не сказал. На экране снова появились огромные лица. Они тоже ничего не говорили, они безмолвно собирались вокруг Иоганны, заключали ее в кольцо, безмолвное, угрожающее кольцо гигантских лиц. Женщина казалась очень маленькой среди этих колоссов, маленький человечек среди каменных громад, среди древних идолищ. Страшно было подумать, что такая малышка вступила в сражение с гороподобными лицами, ее борьба была обречена на провал, малышку раздавят горы. Но она возвысила голос и продолжала свой обвинительный акт.

— «Пусть мертвый держит язык за зубами», — сказал один из этих людей. Но я не хочу, чтобы он держал язык за зубами. Мертвец должен заговорить.

И это видели все. «Пусть мертвый держит язык за зубами!» — безмолвно вопили угрожающе огромные лица. «Мертвец должен заговорить!» — требовала малышка.

И лица начали надвигаться на женщину, теснее смыкаться вокруг нее, они сближались, отплясывали дикий танец, кружились, гигантские, угрюмые, властные лица. Продолжалось это короткий миг, но он никому не показался коротким. Потом все вздохнули с облегчением — лица растаяли, теперь звучал только голос человека.

Голос говорил о ярмарке правосудия. И говорила этим голосом двадцативосьмилетняя женщина, не обладавшая никакими особенными дарованиями. Но тень так грозно протянула руки к зрителям, ее большие глаза наполнились таким гневом, что глаза многих живых людей невольно потупились.

— Мартин Крюгер, — говорила гневная тень, — попал на этой ярмарке в худшую из лавчонок. Не говорите — он умер, его дело никому не интересно. Ярмарка продолжается, и вы волей-неволей принуждены покупать на ней товар.

Должно быть, из-за пережитого волнения, Тюверлен чувствовал такую опустошенность, что ему казалось — он ни за что не сможет встать с голубого стула. Он весь покрылся испариной, да, да, он вспотел, когда женщина обратилась к гороподобным лицам. А когда они растаяли и остался только бестрепетный голос, писатель Жак Тюверлен потянулся и так громко засопел, что соседи по ложе непроизвольно зашикали на него. Но его это не тронуло. Главное было в том, что оно существовало, оно заняло свое место в мире — нестираемое изображение большого чувства. Он испытал великое счастье — быть в согласии, в единении с собственной судьбой.

Ему не требовалось одобрения публики. Несущественно, когда люди поймут это — сейчас или через десять лет. Лучше бы, разумеется, чтобы поняли сейчас. Когда фильм «Мартин Крюгер» окончился, в зале стояла тишина, лица у зрителей были взволнованные, растерянные, глуповатые, голоса звучали приглушенно. Картина шла всего лишь полчаса, но многие не стали дожидаться второго фильма, разошлись по домам.

Тюверлен телеграфировал Иоганне, что ей надо немедленно уезжать из Мюнхена — такое впечатление произвел фильм «Мартин Крюгер».

Он встретил ее на полпути между Мюнхеном и Берлином. Теперь Иоганна стала центром внимания, газеты были полны снимков и репортажей о ее фильме. Тюверлен ломал голову, придумывая, где бы им спокойно пожить хоть несколько месяцев. Задача была не из легких. Они перебрали все глухие поселки на балтийском побережье и в Южном Тироле. Наконец остановились на деревушке в Баварском лесу. Там, в горах, отделяющих Баварию от Чехословакии, в одном из самых старинных баварских поселений, не читают газет и не смотрят фильмов.

И там, среди пологих, оснеженных лесистых склонов, Жак Тюверлен с помощью Иоганны Крайн закончил книгу, которую назвал «Книга о Баварии, или Ярмарка правосудия». Она была сгустком всего, что он пережил, начиная с глубокой неприязни, возникшей в театре Касперля, кончая блаженным освобождением, испытанным, когда он смотрел фильм. Страна Бавария, какой он увидел ее на пути к Кленку, обрела бытие. Почти всю подготовительную работу Иоганна взяла на себя. Она твердо верила, что эта книга поможет ее соотечественникам разумнее устроить свою жизнь.

289