Успех - Страница 96

Слушая торопливые объяснения о важнейших технических особенностях новой машины, фон Рейндль помешивал ложечкой чай, небрежно кивал в ответ на невежливое «понятно?», листал какую-то толстую книгу, разглядывал свои руки, с внешней стороны — очень узкие, а ладони — мясистые, крошил печенье, даже не давая себе труда сделать вид, будто слушает. Прекля бесило полнейшее безразличие со стороны шефа.

— Вы собираетесь читать или слушать меня? — не выдержав, резко спросил он. — Собираюсь пить чай, — не откладывая книги в сторону, вежливо ответил г-н фон Рейндль. Он позвонил и велел горничной потушить несколько ламп, — в комнате было слишком светло. Прекля возмутило, что этот человек даже такой пустяк поленился сделать сам. С минуту Прекль сидел молча. Фон Рейндль отпил из чашки сладкий чай; Прекль хоть и изрядно продрог с дороги, к чаю даже не притронулся. И вдруг Пятый евангелист, необычайно оживившись, спросил: «Послушайте, вы не согласитесь спеть мне несколько ваших баллад?»

Как ни странно, но Прекль не рассердился. Даже не сказал: «Вы что, для этого так спешно вызвали меня?» Или что-нибудь в этом роде. Больше того, казалось, он только этого и ждал и в Гармиш приехал лишь затем, чтобы спеть свои баллады Пятому евангелисту.

Он только и сумел сказать: «Ничего не выйдет. Для этого нужно банджо или какой-нибудь другой инструмент». «Ну, это пустяки», — живо ответил фон Рейндль. И тотчас же приказал принести банджо. Те десять минут, пока искали инструмент, Прекль и Рейндль сидели молча, сгорая от нетерпеливого ожидания.

Когда наконец принесли банджо, Прекль подошел к двери и включил полный свет. Потом стал посреди комнаты и звенящим резким голосом, на сочном диалекте, очень громко и дерзко стал исполнять свои баллады, аккомпанируя себе на банджо. Эти бунтарские баллады тонко, зло, беспечно, с большим настроением повествовали о маленьком человеке, затерянном в большом городе, о его жизни и серых буднях, увиденных и услышанных совершенно необычно — по-новому. Человек в фиолетовом халате лежал на диване, внимая каждому слову баллады; он то оттопыривал верхнюю губу, опушенную иссиня-черными усами, то его одутловатое лицо утрачивало обычное напряженное выражение, и на нем тогда отражались одновременно негодование, ирония, одобрение, досада и удовольствие. Каспар Прекль, впившись в него взглядом, выкрикивал прямо в это холеное, жирное лицо свои непристойно дерзкие, крамольные стихи. Потом взял смешной позолоченный стульчик, выдвинул его на середину комнаты и, в своей грязной одежде, с мальчишеским вызовом уселся на него верхом. В ярком свете ламп отчетливо проступала каждая щетинка на небритом, худом лице Прекля, резиновые подметки разбитых коричневых ботинок с налипшей на них грязью оставляли следы на ковре. Человек в фиолетовом халате слушал не двигаясь, лишь мускулы его лица то напрягались, то расслаблялись, когда он смотрел своими круглыми глазами на этого чудака с большим кадыком на тонкой шее, выступавшей из-под мягкого цветного воротничка.

Раздался стук в дверь. Фон Рейндль даже не пошевелился. А Каспар Прекль продолжал непринужденно выкрикивать свои стихи. Человек в фиолетовом халате, прервав его на полуслове, тихо, но отчетливо и внятно произнес: «Пожалуйста, убавьте свет!» Инженер Прекль мгновенно умолк, но остался сидеть на стуле. «А вы позвоните горничной», — сказал он. «Благодарю», — ответил г-н фон Рейндль. «Так вы думаете выпускать мою серийную машину?» — после недолгого молчания спросил Каспар Прекль. «Нет, не думаю», — дружеским тоном, приподнявшись и с милой улыбкой глядя на Прекля, ответил г-н фон Рейндль. «Тогда прошу меня уволить», — сказал инженер Прекль. «Вы уволены, — ответил Пятый евангелист. — Но вы даже не притронулись к чаю, — с мягким укором прибавил он. — Надеюсь, вы отужинаете со мной?» «Не думаю», — ответил Каспар Прекль. Он бережно поставил инструмент в угол. «Где моя куртка?» — спросил он. Г-н фон Рейндль позвонил. Портье сообщил, что куртка г-на инженера висит в гардеробе. Г-н фон Рейндль встал, пружинящим шагом подошел к шкафу, достал увесистый том в кожаном переплете. Это было роскошное издание сонетов Шекспира. «Разрешите вам подарить», — обратился он к Преклю. Каспар Прекль без долгих разговоров взял толстую книгу. «Вы издавали свои баллады?» — поинтересовался г-н фон Рейндль. «Да, в двадцати экземплярах», — ответил Прекль. «Могу ли я получить экземпляр? — спросил г-н фон Рейндль. — Предлагаю вам за него сто английских фунтов». В тот день 100 английских фунтов соответствовали 107 068 маркам. В Мюнхене батон хлеба стоил тогда 8 марок, фунт какао — 24 марки, отличная грубошерстная куртка — 350 марок, простой скромный костюм от 375 до 725 марок, дамское пальто можно было купить за 190 марок; за 100 английских фунтов можно было приобрести дом. Человек в фиолетовом халате неподвижно лежал на диване и, устремив на Прекля непроницаемый взгляд карих глаз, ждал ответа. Но Каспар Прекль ушел, так ничего и не ответив.

Досадуя на самого себя, сидел он в холле гостиницы. Он вернулся бы в Мюнхен в тот же вечер, но дороги прихватило льдом, и ехать по ним было небезопасно. А так как денег у него кот наплакал, придется переночевать в этом до омерзения фешенебельном Палас-отеле, потому что здесь за него платит г-н фон Рейндль. Он поступил как настоящий кретин, когда заговорил об увольнении. Анни, его подружка, только руками всплеснет, узнав, какую он сделал глупость. Раз он ушел с работы, то и машину придется вернуть, мог бы взять хотя бы те сто фунтов! Что ж, он пошлет Рейндлю оттиск баллад и вместо ста фунтов оставит за собой машину. Его раздражали все эти полуобнаженные дамы, увешанные драгоценностями, которых хватило бы на пропитание целой семьи. Глубоко запавшими глазами он исподлобья смотрел на мужчин в обязательных для господ из общества черных вечерних костюмах. Эти господа всячески пыжились и вытягивали шеи из-под воротников неудобных белоснежных накрахмаленных рубашек, столь вредных для здоровья. Он решил было повидать Иоганну Крайн. Но, заметив ее издали, когда она шла через холл, опираясь на руку одного из этих господ в черно-белом, напудренная и одетая, как и другие дамы, в роскошное вечернее платье, он потерял всякую охоту говорить с ней, благо она его не заметила.