Успех - Страница 99

К оглавлению

99

Доктору Пфистереру и г-же Радольной понадобилось больше недели, прежде чем они убедили кронпринца Максимилиана принять Иоганну. Вместе с Пфистерером она отправилась на виллу кронпринца, не строя, впрочем, особых иллюзии. И тем приятнее была удивлена, когда кронпринц откровенно и просто выразил ей свое сочувствие. Они сидели рядом, три баварца, — принц, женщина и писатель, — и все трое на своем родном диалекте обсуждали, как вызволить человека, близкого одному из них, из довольно-таки трудного положения. Сердце Пфистерера наполнялось счастьем, когда он смотрел на этих двух своих земляков — смелую женщину и по-княжески великодушного мужчину. И дышать становилось легче. Исчезали его тревоги. Революция была скверным временем для Баварии, но сейчас, глядя на этих людей, он начинал верить, что то время подходит к концу и все снова будет хорошо. Он чувствовал, что завтра сумеет завершить благополучным финалом все злоключения белокурой, жизнелюбивой Врони.

Возвращаясь домой, Иоганна сияла от радости не меньше, чем Пфистерер. Ей не терпелось рассказать об этой бесспорно удачной встрече Жаку Тюверлену. Она до сих пор ни разу не говорила с ним о Мартине Крюгере, о своих планах на будущее, о прошениях, хлопотах, о беседе с министром Гейнродтом; даже о своем браке с Крюгером она не обмолвилась ни словом. Вполне вероятно, что Тюверлен ничего об этом не знал. Возможно, она молчала, потому что сама себе казалась смешной со всеми своими бесплодными попытками облегчить участь Крюгера. Не ведет ли она эту борьбу слишком по-дилетантски? Так или иначе, но говорить об этом с Тюверленом она собиралась лишь после того, как сможет сообщить ему что-либо весомое, обнадеживающее. Теперь, после беседы с кронпринцем, ее борьба за Крюгера утратила налет наивной романтики, в чем Тюверлен до этого не без оснований ее упрекал. Теперь она ощутила под ногами твердую почву. И ей даже приятно будет откровенно поговорить с этим швейцарцем об ее отношениях с Мартином.

Она даже самой себе не признавалась в том, что, возможно, и кое-что другое мешало ей до сих пор объясниться с Тюверленом. В жизни Иоганны Мартин не был первым мужчиной. Жак Тюверлен ей нравился. Когда она смотрела на его широкие плечи, узкие бедра, на его сильные, поросшие рыжеватым пушком руки, умное, насмешливое, светлевшее при виде ее лицо, единственное, что ее останавливало, была мысль о Мартине Крюгере. Во время танца, когда она ощущала прикосновения Тюверлена, в минуту встречи и расставания, когда он задерживал ее руку в своей, ее не оставляла мысль о человеке за решеткой. Она знала, что Мартину Крюгеру само понятие физической верности показалось бы несущественным, возможно, даже абсурдным, но образ человека в Одельсберге мучительно мешал ей всякий раз, когда у нее возникало желание сойтись с Тюверленом. После того как она чего-то добилась для Мартина, у нее появилось такое чувство, словно она уплатила часть долга. До сих пор, когда Иоганна бывала с Тюверленом, она казалась себе должником, без счета дающим деньги третьему лицу в то самое время, когда ее кредитор задыхается в нужде. Отныне мысль о человеке среди замурованных деревьев уже не была для нее помехой.

Возвратившись домой после беседы с кронпринцем, она отделалась от Пфистерера и постаралась не попасться па глаза тетушке Аметсридер. Сразу отправилась на поиски Жака Тюверлена. Искала его в гостинице, на тренировочной поляне. И чем дольше ей не удавалось его найти, тем больше ей хотелось до конца объясниться с Жаком насчет Крюгера. Выйдя замуж, она совершила глупость, но то была необходимая глупость, которая давала ей большую свободу. Все это она непременно должна объяснить Тюверлену. Куда он запропастился? Его не было ни на катке, ни в маленьком кафе «Верденфельс», где он имел обыкновение читать газеты. Кто-то припомнил, что видел г-на Тюверлена с каким-то человеком на шоссе; Иоганна вышла на шоссе, встретила там знакомых и тут же без стеснения избавилась от них. Добралась до окраины курорта и в конце концов зашла в кондитерскую «Альпийская роза». Она сидела за чашкой светлого шоколада с молоком среди вьющихся гирлянд альпийских роз, на фоне отбивавших чечетку парней в зеленых шляпах и девиц в широких юбках, и ждала Жака Тюверлена.


21
Долг писателя

Тем временем писатель Жак Тюверлен брел по шоссе с инженером Преклем. От них до кондитерской «Альпийская роза» было теперь уже с час ходьбы. Они яростно спорили, почти не обращая внимания на красоту прославленного зимнего пейзажа, их ноги то и дело скользили на утрамбованном промерзшем снегу. Жак Тюверлен — в широких, ниже колен лыжных штанах, оставлявших открытыми икры, в прошитых тройным швом, не пропускающих воду и снег высоких ботинках, подбитых гвоздями, Прекль, наоборот, — в длинных брюках и в ботинках на резиновой подошве, не очень-то пригодных для зимы в горах. Голоса обоих мужчин — звонкий, резкий Каспара Прекля и протяжный, скрипучий Тюверлена — разносились в морозном воздухе, умолкая лишь, когда один из них поскальзывался, и тут же раздаваясь снова; очень уж они были захвачены спором!

Инженер Прекль безоговорочно требовал от Тюверлена, чтобы тот либо создавал политически-активную, оказывающую революционное воздействие литературу, либо вообще не брался за перо. Имеет ли смысл в момент величайшей перестройки всего мира фиксировать пошлые, ничтожные переживания отмирающего общества? Воспевать бездумную жизнь в санаториях и на зимних курортах в то время, как планету раздирает классовая борьба?! Если у него, Тюверлена, спросят: «А что вы делали в те годы?» — что он тогда ответит? Покажет свои заумные, пропитанные запахом вышедших из моды духов эротические пустячки, сверхмодные сейчас, но которые уже через десять лет никому не будут понятны. И тогда выяснится, что суть эпохи он не понял. В то самое время, когда мир был объят пламенем, он наблюдал мельчайшие движения души каких-то домашних зверушек. Чтобы творчество писателя обрело долгую жизнь, он должен опережать свое время. Иначе оно очень скоро будет забыто. Писатель обязан создавать документы эпохи. Это его долг. Иначе само его существование лишено всякого смысла.

99